|
…Недалеко от нас стоял отряд службы ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение и связь), отряд состоял почти полностью из девушек 18-25 лет. Они часто приходило в наше расположение и все вместе устраивали импровизированные концерты. Тогда я познакомился с маленькой курносенькой девчонкой Валей, фамилию не знаю, может быть, и не спросил у неё.
На фронте называли друг друга или по званию, или по имени.
Она всегда садилась рядом со мной, когда пели песни, рассказывали анекдоты, - а их я всегда знал достаточно, - всякие небылицы и случайности. Если её что-то заинтересовывало, она брала мою руку и по-девичьи сжимала, а когда рассказывал я, не сводила своих карих глаз с меня. Она была из детского дома, поэтому чувствовалось, что ей не хватало ласки, но компанию она любила. Мы долго гуляли по окрестным местам, если Вале не надо было идти на дежурство, всегда провожал её до места расположения их отряда. Валя любила закаты, и, если она не дежурила, я появлялся на коне, привязывал Казбека к дереву, и мы уходили к обрыву реки. Свесив ноги над кручей, Валя запевала вполголоса какую-нибудь песню, а чаще всего «Хаз Булат…», почему, не знаю. Потом, много лет спустя, когда я услышал мелодию Мусоргского «Рассвет на Москве-реке», я вспоминал эти встречи. Но рассветов мы не встречали, в одиннадцать вечера в их отделении всегда была проверка, не хотелось неприятностей. На ночь я свой взвод тоже не мог оставить. Когда Валя не могла прийти, обязательно просила передать привет или отправляла записочку (она называла её «послание»). Я не скажу, что у нас была любовь, но влечение друг к другу было. О любви никогда разговор не заходил, наверное, понимали обстановку.
Теперь при встречах со школьниками и со взрослыми меня часто спрашивают: «Приезжали к вам артисты с концертами?» Нет! Во всяком случае, за два года на передовой я ни разу не был на таком концерте. Да, концерты были в штабе корпуса, армии, фронта, но это же за пятнадцать-тридцать километров от линии фронта, а то и дальше. Как попасть из окопов на такие концерты, да и кто разрешит? Однако импровизированные концерты мы устраивали. «Кто сказал, что надо бросить песню на войне, после боя сердце просит музыки вдвойне…».
Река Ловать богата рыбой, особенно – судаком. Мы изредка лакомились рыбкой. Собиралось двое-трое, брали противотанковую гранату, вкручивали от «лимонки» запал и бросали в воду. Граната взрывалась, а на поверхность всплывала оглушенная рыба: судаки, окуни, плотва… Теперь не зевай, бросай в воду и успей подобрать улов, иначе рыба после 2-3 минут оправится и уплывет. Некоторые умудрялись брать не гранату, а мину, у этой заряд в четыре раза сильнее. Тут без лодки не обойтись – один гребет в полную силу, а другой бросает мину с кормы. Пока мина взорвется, успевали отъехать метров на 15, но всё равно лодку подбрасывало довольно сильно, зато улов был значительней. Конечно, всё это запрещалось, но очень хотелось рыбки, кроме того, части, стоящие на формировании, кормили неважно.
Вскоре я получил взвод, сформированный полностью, провёл обучение с новым составом и получил приказ занять огневые позиции на одном острове в дельте Ловати. Я погрузил орудия и расчёты на плашкоуты, и, как только стемнело, катер оттащил плашкоут к месту назначения. Мы под прикрытием темноты выгрузились, замаскировали орудия, заняли, на всякий случай, круговую оборону, выставили часовых.
Я разрешил солдатам отдыхать, запретив разжигать костры, курить и громко разговаривать. Вместе с расчётами мне придали пехотный взвод под командованием ВЯТКИНА. Остров был тот самый – против Чертицка, куда хотели уплыть немцы, когда подбили их катера. Вторая ночь прошла в оборудовании огневых позиций, расчистке секторов обстрела, определении мест дислокации пехотных отделений, места нахождения офицеров, налаживании связи между расчётами, и только в третью ночь мы подумали о строительстве укрытий для отдыха.
Днём мы старались не обнаруживать себя. Пищу на сутки, двое или трое, доставляли из Чертицка ночью. Я на каждые сутки получал пароль, так как по реке курсировали ночью наши катера. Проплывая по реке, судно должно было дать условный световой сигнал, мне разрешили бить на поражение, - могли появиться немецкие суда. Ночью орудия всегда были приготовлены к бою, и каждый расчёт находился у орудия.
Один раз катер выскочил из-за поворота реки и не сделал опознавательного сигнала. Я дал предупредительный выстрел, снаряд разорвался метрах в пятидесяти перед катером. Катер остановился и просигналил. Я не знаю, с какой целью был такой манёвр, и ожидал нагоняя от начальства, но никто никуда меня не вызывал, поэтому я заключил: на катере допустили ошибку и не желали огласки.
Раза два немецкая корректирующая «рама» появлялась над нами, но обстрела позиций не было. Мы были прекрасно замаскированы. Обычно «рама» пролетала глубже в тыл и возвращалась обратно. Иногда, когда летала «рама», немцы вели артиллерийский и минометный обстрел по нашим тылам.
Дней через 10 меня вызвал ЧЕРНОБРОВКИН, я с радостью прибыл в расположение штаба батальона, отрапортовал о положении на острове, получил нужные указания, пароли на неделю вперёд и был свободен. Я с нетерпением ждал встречи с Валей. Времени было еще достаточно, поэтому стремглав бросился к девчатам в отряд. Лошадь осталась на острове, пришлось бежать, чтобы выиграть время. Прихожу, спрашиваю о Вале, а девушки с грустью ответили: «Нет её!» и поведали страшную историю. Оказывается, когда Валя была на дежурстве, пролетала «рама» И, запеленговав радиоволны вызвала огонь.
Наблюдательный пункт и радиостанция были разбиты, а Валя, тяжелораненая, вскоре скончалась. Мне сделалось тяжело, и её подружки начали утешать меня – война же. Валя, наверное, была неравнодушна ко мне – мы же были ровесники - делилась своими чувствами ко мне с подругами. Это была вторая смерть, смерть, можно сказать, близкого мне человека да ещё девушки, с которой связывала меня более, чем дружба, её я долго забыть не мог. Спустя много лет образ Вали вставал в моей памяти, когда смотрел фильм «А зори здесь тихие»…
Вернуться назад
|